«Эзотерический роман» между наукой и религией

«Эзотерический роман» между наукой и религией никак не может завершиться: их роковая страсть, что называется, — на всю оставшуюся жизнь.

Вот уже пятое столетие «афеисты» и «суеверующие» повторяют одну и ту же ошибку: видя, что совместная жизнь в гармонии невозможна — притом исключительно по причине взаимного упрямства, — они, вместо того чтобы «разъехаться и остаться друзьями», продолжают всё настойчивее «выяснять отношения», сильно не заладившиеся в эпоху инквизиции. Разумеется, «выяснения» эти не приводят ни к какому позитивному результату: в «мирное» время они неуклонно снижают общий уровень культуры, который и без того упал ниже уровня приличий; в периоды же «социальной турбулентности» «борьба с религией» непременно заканчивается взрывами храмов, линчеванием священников и солдафонской антирелигиозной пропагандой, бесполезные расходы на которую сопоставимы с годовым бюджетом небедного государства. Грустно видеть, как крупные учёные, от которых ожидаются прежде всего взвешенность подхода и рационализм мышления, начиная рассуждать о религии, почему-то становятся примитивными доктринёрами — как раз под стать своим оголтелым оппонентам. Это вынуждает в очередной раз напомнить об истинном соотношении науки и религии в контексте культуры.

Человек — существо уникальное: только он обладает способностью не просто сознавать мир вокруг себя, но также сознавать себя внутри этого мира — и соотносить с ним свою личность. Когда человек выделяет её из мира своих чувств — возникает искусство. Когда он встраивает её в мир своих мыслей — возникает философия. Когда он соотносит её с миром, в котором живёт, — возникает наука. Когда он осознаёт её как связующее звено между миром естественным и миром сверхъестественным — возникает религия. При этом само понимание не только ограниченности мира, данного человеку в ощущениях, но и ограниченности всего комплекса ощущений как такового окончательно делает человека человеком, надёжно страхуя его от «вторичного одичания».

Разумеется, названные четыре способа мироосмысления, выработанные культурой, нуждаются в поверке. Однако для каждого из них механизм поверки строго специфичен: искусство поверяется глубиной эстетического переживания, философия — стройностью логического мышления, наука — измеримыми результатами корректно поставленного эксперимента, религия — непосредственным мистическим переживанием трансцендентного откровения. Художник равнодушен к логике: её ожидают от философа. Учёный не нуждается в откровении: ему необходим эксперимент. Для верующего эксперимент бесполезен: откровение — опыт индивидуальный, единичный и необъективируемый.

Казалось бы, оба предыдущих абзаца содержат не более чем джентльменский набор трюизмов. Тем удивительнее наблюдать, как крупные учёные, академики(!), оттачивают свои нападки на суеверия и, нимало не стесняясь, называют их религией. Товарищи учёные! То, чтό вы называете религией, — совсем не это! Религия — отнюдь не «сборная солянка» суеверий, приправленная невежественным мракобесием (хотя несомненно, что и невежды, и мракобесы всегда будут использовать её именно так). Религия — это древнейшая, важнейшая и постоянно развивающаяся форма общественного сознания, без которой и вне которой невозможно полноценное функционирование культуры. Вы же просто механически повторяете фразеологию большевиков, которые, не поняв Маркса как следует, объявили религию «опиумом для народа»; кстати сказать, с тем же успехом — если даже не с бόльшим (имея в виду общество тотального потребления) — «опиумом для народа» можно было бы сегодня назвать науку.

В сущности, «религия» для вас — всё равно что магия, однако именно религия относится к магии ещё враждебнее, чем наука. Наука отвергает магию потому, что та не находит фактического подтверждения в корректно поставленном эксперименте. Религия же отвергает магию потому, что та требует не веры, а фактического подтверждения, в то время как истинное религиозное откровение самоочевидно и ни в каком подтверждении не нуждается. Спрашивается: что же вдруг понадобилось четырёхсотлетней науке в той сфере, которой религия занимается уже пятое тысячелетие? Что это: запоздалая месть в адрес почившей в бозе инквизиции? Эдакий интеллектуальный «реванш за Грюнвальд», куда больше напоминающий сказку Маршака про старуху и пирог?..

Характерно, что иногда учёные, из какого-то «политкорректного» притворства (всегда легко дезавуируемого), начинают говорить о религии как бы вполне уважительно. Вот, например, слова академика В. Е. Захарова: «Я нисколько не атеист. Я крещён в православную веру, и дети мои крещены. Мой младший сын венчался в церкви. Я понимаю, что это вас может шокировать, но всё это факты». Прекрасные слова, хотя не совсем понятно, почему это должно нас (кого «нас»?) шокировать. А дальше — тут же — Владимир Евгеньевич, увы, продолжает: «Но это не значит, что я верю в примитивные чудеса и в мироточащие иконы. Я верю в науку и не люблю слово религия. Мне нравится слово вера. Ещё Мартин Лютер понимал, что „религия“ и „вера“ — вещи разные, если не противоположные. Надо ясно понимать, что Бог (я не очень люблю это слово) не занимается такими глупостями, как нарушение законов природы. Он вообще не вмешивается в наши дела. Он дал нам Землю как она есть, и дал свободу воли. Остальное зависит от нас. Но Он сделал так, что мы, худо-бедно, умеем отличать добро от зла. И такое Ему за это спасибо!»

1. «Примитивные чудеса» и «мироточащие иконы» — типичные образцы не веры, а суеверий, к которым религия относится ещё хуже, чем наука. Для «суеверующего» кусок дерева, на котором написана икона, может казаться чем-то мистическим и способным «мироточить». Для человека же подлинно религиозного кусок дерева, выбранный иконописцем, обычен точно так же, как и для человека светского. Мистика заключается здесь именно в том, что на обычном куске дерева явлен реальный лик Спасителя. Через икону верующий человек этого мира связывает себя с Явлением мира иного. Сама икона — лишь «проводник» этой мистической связи. («Связывать» — по-латински religare.)

2. Учёному не пристало утверждать: «Я верю в науку». Наука не предполагает веры в себя — напротив: именно научному дискурсу необходимы факты и доказательства. Подобные высказывания подрывают научный авторитет учёного больше, чем любые его нападки на религию.

3. Учёному, когда он говорит о Боге, нет смысла уточнять, любит он «это слово» или нет. «Бог» — просто слово вербального языка, точно такое же, как и все прочие. От декларации любви или нелюбви к тем или иным словам ничего не меняется: слова остаются словами. Кстати, словотворчество — процесс один из самых загадочных: достоверного научного объяснения он не получил до сих пор. (См. начало Евангелия от Иоанна.)

4. Учёный, который заявляет: «Бог не занимается такими глупостями, как нарушение законов природы», тем самым опрометчиво впадает в деизм. Бог трансцендентен — Он «не от мира сего», и являет Он себя в мире сём лишь через трансцендентное откровение. Мы же, пленники мира сего, не можем и никогда не сможем судить о том, чем занимается Бог, а тем более — о том, глупости это или нет. Чтобы выявить глупость, достаточно одного ума. Но чтобы понять смысл (а тем более замысел!) занятий Бога, человеку — хотя бы в качестве мысленного эксперимента — необходимо покинуть пределы собственной природы. Кому как не учёному дόлжно понимать принципиальную невозможность такого акта гораздо глубже, чем образованному дилетанту!

5. Учёный, который заявляет: «Бог вообще не вмешивается в наши дела», демонстрирует досадное легкомыслие. Факт вмешательства или невмешательства Бога «в наши дела» принципиально недоказуем. Причём именно эта принципиальная недоказуемость недопустима для науки — и необходима для религии. Потому-то человеку и нужны они обе: утрата любой из них грозит невосполнимым ущербом его человечности!

6. Учёный, который заявляет: «Бог дал нам Землю как она есть, дал свободу воли… [и] сделал так, что мы, худо-бедно, умеем отличать добро от зла», ввергает читателя в недоумение. Какой смысл утверждать, что Землю дал нам Бог, если на этот счёт существует ряд вполне правдоподобных научных гипотез?.. Что значит «дал нам Землю как она есть»? Разве Земля не менялась много раз до неузнаваемости в ходе своей геологической истории?.. И что имеет в виду академик Захаров, говоря о «свободе воли»? С точки зрения науки (не религии!), свобода воли — это иллюзия разума: если бы разумом обладали животные, они тоже наверняка считали бы, что обладают свободой воли. С точки зрения религии (не науки!), свобода воли есть Божий дар, позволяющий человеку совершать осознанные поступки, преодолевая свои инстинкты. Что же касается «умения отличать добро от зла», ничего, кроме горькой усмешки, такой довод вызвать не может. Особенно — по недавнем окончании двадцатого века…

Вполне в духе всех этих высказываний академика Захарова звучит его главный вопрос: «Большой взрыв — это и есть Творец?» Многие, увы, очень многие учёные приходят к такому вопросу — во всяком случае, его довольно часто приходится слышать именно от людей с научным складом ума, — однако в такой формулировке этот вопрос вообще неприемлем. Ставить глагол-связку есть между Большим взрывом и Богом — свидетельство бессознательного (или, что хуже, сознательного!) отказа именно от научного мышления. Любые суждения о Большом взрыве возможны только в научном дискурсе: для религии не существует никакого «взрыва» — есть лишь трансцендентный акт Творения. О Творце же — в рамках парадигмы научного мышления — непротиворечиво рассуждать нельзя.

Поэтому, когда учёный заявляет, что Бога нет, ему всегда следует добавлять: Бога нет для науки — ибо наука Богом не занимается. Зато Им занимаются религия и философия: философия — потому что бессмысленно утверждать несуществование чего-либо, если невозможно предъявить доказательство от противного; религия — потому что живое присутствие Бога ослепительно очевидно для любого истинно верующего безо всяких доказательств. Наука изучает исключительно физический мир, в котором материального присутствия Бога обнаружить нельзя. Так ведь и материальное присутствие души необнаружимо тоже — однако это не мешает существовать такой науке, как психология. Только религии и философии интересно, чтό лежит за пределами мира сего. Но только религию (не философию!) интересует душа как локатор трансцендентного откровения. Науке не интересно ни то, ни другое: стόит ей заинтересоваться трансцендентным — и она тут же станет лженаукой.

Как ни странно, — впрочем, возможно, именно это и не странно, — ближе всего к подобной форме представления подошла современная математика. Известно, например, что некоторые её константы могут быть выражены только через так называемые «трансцендентные» числа, и никак иначе. (Трансцендентным называется число, которое не может оказаться корнем какого-либо многочлена с целыми коэффициентами.) Трансцендентность сегодня доказана для постоянной Архимеда (число пи: отношение длины окружности к её диаметру) и для постоянной Непера (число е: основание натурального логарифма); вполне вероятно, что скоро она будет доказана для постоянной Эйлера—Маскерони (число гамма: предел разности между суммой гармонического ряда и натуральным логарифмом).

Таким образом, можно думать, что мыслимость и вычислимость трансцендентных чисел в представлении математика вполне рядоположны мыслимости и представимости трансцендентного мира в сознании человека религиозного (не «суеверующего»!). И ведь в самом деле: хотя континуум трансцендентных чисел полностью абстрагирован от натуральной числовой шкалы (в отличие от континуума всех прочих алгебраических чисел), в математической реальности они полноценно присутствуют, и потому признаются не мнимыми, а действительными числами. Так же и Бог: в реальном опыте познания лик Его не явлен — зато он явлен в трансцендентном опыте откровения. И никакие «примитивные чудеса» для поверки подобного опыта совершенно не требуются — как не требуется математику отыскивать некое заведомо не существующее алгебраическое число, дабы «поверить» им число трансцендентное.

Аналогичные возражения можно выдвинуть и академику М. В. Садовскому, который пишет: «Бога из Библии, создавшего мир за шесть дней, всех тварей по паре, а человека „по своему образу и подобию“, — такого Бога действительно не было и нет. Это ясно ещё со времён Просвещения; все иносказательные трактовки, выдумываемые теологами, типа отождествления „дней творения“ с разными фазами в космологических моделях, есть просто чушь, а с точки зрения религиозных ортодоксов и прямая ересь».

С одной стороны, идея сотворения человека Богом «по своему образу и подобию» есть не более чем метафора идеи творения человека со свободной творческой волей. Между прочим, свободу воли отнюдь не отрицает коллега М. В. Садовского академик В. Е. Захаров (см. выше).

С другой стороны, «все иносказательные трактовки — типа отождествления „дней творения“ с разными фазами в космологических моделях» — это и вправду «прямая ересь», но совсем по другой причине. Плохо понимая истинный смысл религии в контексте культуры, академик Садовский почему-то считает, что религиозное мировоззрение противоречит научному, — тогда как на самом деле оно ему строго «параллельно». Да, в Библии сказано, что Бог создал мир за шесть дней. Да, с точки зрения современной науки мир существует как минимум дюжину миллиардов лет. Но где же здесь противоречие? Кто может помешать Богу за шесть астрономических суток создать любой физический мир, астрономический возраст которого — например, в нашем случае — дюжина миллиардов лет (а какая, собственно, разница)? К чему и зачем здесь какие-то «отождествления с космологическими фазами»? («Двойной стандарт» — лучшее средство затупить «бритву» Оккама!)

Впрочем, гораздо важнее поставить другой вопрос. Общеизвестно, что в то время, когда писался текст Библии, человечество не имело решительно никакого понятия о реальном астрономическом возрасте окружающего мира, ни в каком приближении. Что же тогда так удивляет академика Садовского? Какое число дней Творения посоветовал бы в Книгу Бытия вписать он? Естественно, с точки зрения науки число шесть представляется диким и несообразным. Так ведь с этим никто и не спорит — ибо как раз к науке это число шесть не имеет отношения ровно никакого. Те «шесть дней» — трансцендентны, они не от мира сего. Следовательно, здесь в рассуждениях Михаила Виссарионовича мы, с чувством глубокого сожаления, констатируем прямое нарушение логики научного мышления.

Далее Садовский пишет: «Беда религии [sic!]… состоит в её неспособности (точнее, в прямом запрете) к пересмотру основных утверждений Писания, коль скоро оно дано человеку через „откровение“». Здесь он, увы, демонстрирует уже полное непонимание самих основ религиозного мышления. Религия не просто не может — она и не должна пересматривать основные утверждения Писания: в противном случае она перестанет быть религией и превратится в науку. В чём же здесь «беда»? Неужели в том, что религия — точно так же, как и искусство, и философия, и наука, — стремится защищать свои собственные онтологические основания? Ведь ни одному религиозно мыслящему человеку никогда не придёт в голову утверждать, будто беда науки состоит в том, что учёные постоянно перепроверяют и переосмысливают все свои теории, вместо того чтобы сформулировать их раз и навсегда! (Кстати сказать, в отличие от основных утверждений Писания как таковых, трактовка их, безусловно, меняется: иначе в Европе не было бы ни Схизмы, ни Реформации, а Россия не знала бы противостояния патриарха Никона и протопопа Аввакума.)

Следующей своей мыслью академик Садовский огорчает вдумчивого читателя ещё больше: «Отсюда и ненависть к пресловутой „обезьяне Дарвина“: ну никак тут у них ничего не получается… Увы, геном шимпанзе примерно на 99% совпадает с геномом человека, и это, как говорил товарищ Бендер, „медицинский факт“. Нравится это кому-то или нет — даже святейшему патриарху. Потому и приходится „им“ произносить всякие бессмысленные фразы, многократно врать об „устарелой теории“ Дарвина и проповедовать необходимость изучения креационизма».

Религия не высчитывает, на сколько процентов совпадает геном у человека и у шимпанзе. Религию вообще не интересует ни генетика, ни биологическая эволюция: и та, и другая относятся сугубо к компетенции науки. Религию занимает всего один «фактик», который никакая наука объяснить до сих пор не способна: человек — единственный представитель биосферы, обладающий сознанием и мышлением. Только у человека — необъяснимым пока образом — появился язык: акустические сигналы превратились для него в вербальные знаки. (Между прочим, с точки зрения биологической эволюции такое приобретение не нужно и опасно: из-за него резко и необратимо прогрессирует функциональная асимметрия полушарий мозга.) Только человек способен к художественному, философскому, научному и религиозному творчеству. Только человек знает о том, что когда-нибудь умрёт, — и одно это знание кардинально меняет всю стратегию его социального поведения. Геном — да, на 99% такой же, как у шимпанзе; социальный же результат иной настолько, что никаким подсчётом процентов объяснить его совершенно невозможно.

Вот такой «медицинский факт», нравится он кому-то или нет. В своё время его глубоко осмыслил академик Вернадский, назвав человека «крупнейшей геологической силой планеты». (Человека! Не шимпанзе! При всех девяноста девяти процентах их генетического сходства!) И это понятно. Непонятно другое: каким образом академик Садовский связывает всё это с «необходимостью изучения креационизма»? Ложно полагая, будто её проповедует религия, он глубоко заблуждается: креационизм — типичный пример лженауки. К религии он никакого отношения не имеет.

«Рассуждения о „теории Дарвина“ иногда прямо умиляют, — продолжает Садовский. — Нет давно никакой „теории“, а есть эволюционное учение, многократно и детально подтверждённое как палеонтологией, так и прямыми экспериментами…» Религия на учение Дарвина не нападает, ибо учение Дарвина строго научно: с религией, как с формой общественного сознания, оно не связано никак. Человек-примат, по своей генетике, конечно же произошёл от обезьяны — но тот Человек, который, обладая генетикой обезьяны, умудрился стать «планетарной геологической силой», никак не может быть объектом рассмотрения эволюционного учения: это был бы полный абсурд — и окончательная дискредитация Дарвина, который говорил вообще совсем не об этом! (Мышление Дарвина способно объяснить биологическую эволюцию — но каким, интересно, образом биологическая эволюция сумела бы объяснить мышление Дарвина?)

Вот почему все нападки на эволюционное учение суть продукт невыносимой пошлости «суеверующих» — жутко правоверных, но фатально безграмотных недоучек, не способных освоить своим подавленным интеллектом простейшую идею: религия ничего не опровергает и ничего не доказывает — она лишь пестует отношение человека мира сего к тому, что лежит за его пределами, т. е. ко всему, что не от мира сего. И пестует она это неспроста: только человек имеет понятие о трансцендентном — и более никто в мире сём. Только человек готов сказать: связываю себя с Богом. («Связываю» — по-латински religio.)

Дарвин нападал на религию — но не религия нападает на Дарвина. Дарвин отрицал творение «каждой твари по паре» — но не религия отрицает, что «человек произошёл от обезьяны». Религии вообще не важно, от кого человек произошёл, — ей важно, кáк человек сотворён. Сотворён же он заведомо не так, как гончар «творит» свой горшок, а так, как об этом сказано в Писании: «по образу и подобию Божьему». Но поскольку в Писании Бог «не имеет никакого образа», то речь здесь только и может идти о свободе творческой воли. Нападают на учение Дарвина лишь те, кто прикрываются религией, не понимая её главного онтологического основания. А «афеист» Садовский этими нападками на религию полностью уподобляется своим «суеверующим» оппонентам.

Ещё больше он уподобляется им, когда пишет: «„Божественное откровение“ ничего нам не смогло сообщить по части законов Природы, эволюции Вселенной, происхождения жизни и человека… Именно с религиозной картиной мира наука всегда находилась в противоречии, поскольку с научной точки зрения эта картина, мягко говоря, „сказочная“, а наука постепенно движется ко всё более детальному представлению о мире, вытесняя религиозные представления в ту область, куда сама ещё не смогла проникнуть. Поэтому ни о каком сближении науки и религии не может быть и речи, и было бы странным ожидать, что это когда-либо произойдёт».

(1) «Божественное откровение» не имеет цели «сообщить нам что-либо по части законов Природы», и в этом его упрекать странно. (2) Не совсем понятно: что такое «религиозная картина мира» и почему она «сказочная»? Сказка — это то, чего заведомо не бывает в мире сём. Но ведь религия нам о нём и не рассказывает: какой для неё в этом может быть смысл и интерес? (3) Кто и зачем «ожидает сближения науки и религии»? Как вообще оно возможно, если наука занимается этим и только этим миром, а религия — связью этого мира с потусторонним, связью естественного и сверхъестественного через душу человека?.. Проще говоря, академик Садовский критикует религию за то, что она не есть наука. А почему она должна ею быть? Зачем ей это? (Ведь не критикует же он симфонии Моцарта за то, что в них нет слов, а романы Тургенева — за то, что в них нет рисунков!..)

Следующая мысль Садовского заслуживает особого внимания: «Кáк только не старается сейчас „православная общественность“ указать лишний раз на то, что многие выдающиеся учёные прошлого верили в Бога! Сколько тут передёргиваний фактов и прямой лжи, выдуманных цитат… При этом совершенно не задумываются о том, что „Бог в голове“ этих учёных в подавляющем большинстве случаев не имел ничего общего с тем Богом, который фигурирует в Писании». А вот здесь, как говорится, — стоп. Откуда известно академику Садовскому, чем отличался «Бог в Писании» от «Бога в головах учёных»? Отчего не посещает его самая простая и естественная мысль о том, что они, «выдающиеся учёные прошлого», понимали Бога именно так, как сказано о Нём в Писании, а он, Садовский Михаил Виссарионович, понимает Бога совсем не так?

О религиозности Коперника, Кеплера, Ньютона, Паскаля и других знаменитых учёных писал уже упомянутый академик Вернадский, которого, конечно, формально тоже можно причислить к «православной общественности», только вряд ли стόит это делать (принимая во внимание хотя бы эти язвительные кавычки). Вернадский реально жил внутри православной культурной традиции — однако я глубоко сомневаюсь, что тό же можно сказать и о Садовском: Вернадский хорошо помнил православную культуру до большевиков — но чтό может помнить о ней Садовский, который тогда ещё не родился? Помнить он, увы, может лишь одно: атмосферу разнузданной антирелигиозной пропаганды и травли всякой подлинной религиозной мысли — именно в такой атмосфере он формировался и воспитывался всю свою жизнь. Отсюда вопрос (риторический, конечно): почему Садовский полагает, будто, критикуя суждение о религиозности выдающихся учёных прошлого, он прав больше, чем Вернадский, который это суждение глубоко исторически обосновывал и поддерживал? Неужели только потому, что Вернадский — истинно верующий, а Садовский — примитивный «афеист»?..

«Примерно так же было дело и лет двести назад в Европе, — продолжает свою мысль Садовский, — однако же, вольно или невольно, эти учёные всегда отделяли свои религиозные взгляды от того, чем занимались в науке». А что же, собственно, так удивляет нашего академика? Ведь этих «учёных прошлого» именно потому и называют выдающимися, что они чётко отделяли религию от науки, — чем как раз демонстрировали глубоко верное понимание онтологических оснований и той, и другой! У Садовского научное мышление есть, а религиозного — нет. Но тогда вопрос (тоже риторический): вправе ли он комментировать мировоззрение тех учёных, у которых религиозное мышление было и которое самому ему просто непонятно?

Весьма любопытно и такое замечание Садовского: «…как высказался на эту тему… один из самых выдающихся физиков-теоретиков современности С. Вайнберг: „Опыт учёного делает религию совершенно несущественной…“» Авторитет Стивена Вайнберга, несомненно, весьма высок — между тем истории известны и прямо противоположные случаи: так, Павел Флоренский, однажды испытав состояние религиозного откровения, вообще прекратил свои занятия наукой раз и навсегда. Ясно, что подобного опыта у академика Садовского никогда не было, и в этом нет ничего ни плохого, ни странного, — но тогда стόит ли ему вообще о нём судить?..

«Почему мы выступаем против внедрения „православной культуры“ в школу? — вопрошает далее Садовский. — Ответ на этот вопрос вполне очевиден. Современное образование должно быть построено на основе достижений современной науки, всех её основных разделов, на основе твёрдо установленных фактов и истин, а не на изучении древних мифов, созданных на заре человечества. Нельзя преподавать в школе ложную картину возникновения Вселенной, звёзд и галактик, планетных систем, жизни и, наконец, человечества».

Михаил Виссарионович был бы прав в том случае, если бы сформулировал свою верную и понятную мысль существенно иначе, например так: выступаем мы против внедрения «Основ православной культуры» (а не «православной культуры»!) в школьную программу (а не в «школу»!), во-первых — потому, что боимся прихода оголтелого клерикализма в систему светского образования детей, а во-вторых — потому, что православие отнюдь не единственная религия в России. Вместо этого мы выступаем за обязательное внедрение в школьную программу нового гуманитарного предмета: «Религиоведение и основы религиозной терпимости». Тогда ни у кого не возникал бы законный вопрос: почему академик Садовский не выступает против внедрения в школьную программу такого предмета, как, например, «Мировая художественная культура»? А если бы Михаил Виссарионович недоумённо полюбопытствовал, при чём здесь МХК, то можно было бы напомнить ему его же собственный довод (reductio ad absurdum): ведь на занятиях по МХК дети никогда не узнают ни о происхождении звёзд, ни о возникновении жизни — зачем же тогда преподавать этот предмет?..

В заключение прокомментирую следующую мысль Садовского: «Стремление церкви „протолкнуть“ теологию в перечень специальностей ВАК связано с государственными дипломами кандидатов и докторов, к которым стремятся клирики (и надбавок к зарплате в государственных вузах, куда они уже во множестве проникли)». Увы, теология действительно вошла в перечень специальностей ВАКа, и это пресловутый «медицинский факт». Вот только вина за то, что такое «включение» состоялось, прежде всего лежит на ВАКе, ибо уровень грамотности чиновников этой организации оказался столь низок, что слово теология они, не долго думая, сочли синонимом слову религиоведение. Нетрудно понять, кáк сознание ВАКовцев стало жертвой подобной контаминации. Тео — это «Бог», стало быть — «что-то связанное с религией». Логос — это «учение», стало быть — «что-то связанное с „вИдением“». Сложили тео + логос — получили религио + ведение. «И все дела!»

Вопрос: так с кем нашим академикам надо бы побороться на самом деле?..

…Риторический вопрос.

Дмитрий Горбатов

Оставить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *